Иван Бунин
Мой дорогой, когда ты вырастешь, вспомнишь ли ты, как однажды зимним вечером ты вышел из детской в столовую, остановился на пороге, – это было после одной из наших ссор с тобой, – и, опустив глаза, сделал такое грустное личико?
Должен сказать тебе: ты большой шалун. Когда что-нибудь увлечет тебя, ты не знаешь удержу. Ты часто с раннего утра до поздней ночи не даешь покоя всему дому своим криком и беготней. Зато я и не знаю ничего трогательнее тебя, когда ты, насладившись своим буйством, притихнешь, побродишь по комнатам и, наконец, подойдешь и сиротливо прижмешься к моему плечу! Если же дело происходит после ссоры и если я в эту минуту скажу тебе хоть одно ласковое слово, то нельзя выразить, что ты тогда делаешь с моим сердцем! Как порывисто кидаешься ты целовать меня, как крепко обвиваешь руками мою шею, в избытке той беззаветной преданности, той страстной нежности, на которую способно только детство!
Но это была слишком крупная ссора.
Помнишь ли, что в этот вечер ты даже не решился близко подойти ко мне?
– Покойной ночи, дядечка, – тихо сказал ты мне и, поклонившись, шаркнул ножкой.
Конечно, ты хотел, после всех своих преступлений, показаться особенно деликатным, особенно приличным и кротким мальчиком. Нянька, передавая тебе единственный известный ей признак благовоспитанности, когда-то учила тебя: «Шаркни ножкой!» И вот ты, чтобы задобрить меня, вспомнил, что у тебя есть в запасе хорошие манеры. И я понял это – и поспешил ответить так, как будто между нами ничего не произошло, но все-таки очень сдержанно:
– Покойной ночи.
Но мог ли ты удовлетвориться таким миром? Да и лукавить ты не горазд еще. Перестрадав свое горе, твое сердце с новой страстью вернулось к той заветной мечте, которая так пленяла тебя весь этот день. И вечером, как только эта мечта опять овладела тобою, ты забыл и свою обиду, и свое самолюбие, и свое твердое решение всю жизнь ненавидеть меня. Ты помолчал, собрал силы и вдруг, торопясь и волнуясь, сказал мне:
– Дядечка, прости меня… Я больше не буду… И, пожалуйста, все-таки покажи мне цифры! Пожалуйста!
Можно ли было после этого медлить ответом? А я все-таки помедлил. Я, видишь ли, очень, очень умный дядя…
Ты в этот день проснулся с новой мыслью, с новой мечтой, которая захватила всю твою душу.
Только что открылись для тебя еще не изведанные радости: иметь свои собственные книжки с картинками, пенал, цветные карандаши – непременно цветные! – и выучиться читать, рисовать и писать цифры. И все это сразу, в один день, как можно скорее. Открыв утром глаза, ты тотчас же позвал меня в детскую и засыпал горячими просьбами: как можно скорее выписать тебе детский журнал, купить книг, карандашей, бумаги и немедленно приняться за цифры.
– Но сегодня царский день, все заперто, – соврал я, чтобы оттянуть дело до завтра или хоть до вечера: уж очень не хотелось мне идти в город.
Но ты замотал головою.
– Нет, нет, не царский! – закричал ты тонким голоском, поднимая брови. – Вовсе не царский, – я знаю.
– Да уверяю тебя, царский! – сказал я.
– А я знаю, что не царский! Ну, пожа-алуйста!
– Если ты будешь приставать, – сказал я строго и твердо то, что говорят в таких случаях все дяди, – если ты будешь приставать, так и совсем не куплю ничего.
Ты задумался.
– Ну, что ж делать! – сказал ты со вздохом. – Ну, царский так царский. Ну, а цифры? Ведь можно же, – сказал ты, опять поднимая брови, но уже басом, рассудительно, – ведь можно же в царский день показывать цифры?
– Нет, нельзя, – поспешно сказала бабушка. – Придет полицейский и арестует… И не приставай к дяде.
– Ну, это-то уж лишнее, – ответил я бабушке. – А просто мне не хочется сейчас. Вот завтра или вечером – покажу.
– Нет, ты сейчас покажи!
– Сейчас не хочу. Сказал, – завтра.
– Ну, во-от, – протянул ты. – Теперь говоришь – завтра, а потом скажешь – еще завтра. Нет, покажи сейчас!
Сердце тихо говорило мне, что я совершаю в эту минуту великий грех – лишаю тебя счастья, радости… Но тут пришло в голову мудрое правило: вредно, не полагается баловать детей.
И я твердо отрезал:
– Завтра. Раз сказано – завтра, значит, так и надо сделать.
– Ну, хорошо же, дядька! – пригрозил ты дерзко и весело. – Помни ты это себе!
И стал поспешно одеваться.
И как только оделся, как только пробормотал вслед за бабушкой: «Отче наш, иже еси на небеси…» – и проглотил чашку молока, – вихрем понесся в зал. А через минуту оттуда уже слышались грохот опрокидываемых стульев и удалые крики…
И весь день нельзя было унять тебя. И обедал ты наспех, рассеянно, болтая ногами, и все смотрел на меня блестящими странными глазами.
– Покажешь? – спрашивал ты иногда. – Непременно покажешь?
– Завтра непременно покажу, – отвечал я.
– Ах, как хорошо! – вскрикивал ты. – Дай бог поскорее, поскорее завтра!
Но радость, смешанная с нетерпением, волновала тебя все больше и больше. И вот, когда мы – бабушка, мама и я – сидели перед вечером за чаем, ты нашел еще один исход своему волнению.
Ты придумал отличную игру: подпрыгивать, бить изо всей силы ногами в пол и при этом так звонко вскрикивать, что у нас чуть не лопались барабанные перепонки.
«Мой дорогой, когда ты вырастешь, вспомнишь ли ты, как однажды зимним вечером ты вышел из детской в столовую, - это было после одной из наших ссор, - и, опустив глаза, сделал такое грустное личико? Ты большой шалун, и когда что-нибудь увлечёт тебя, ты не знаешь удержу. Но я не знаю никого трогательнее тебя, когда ты притихнешь, подойдёшь и прижмёшься к моему плечу! Если же это происходит после ссоры, и я говорю тебе ласковое слово, как порывисто ты целуешь меня, в избытке преданности и нежности, на которую способно только детство! Но это была слишком крупная ссора...»
В тот вечер ты даже не решился подойти ко мне: «Покойной ночи, дядечка» - сказал ты и, поклонившись, шаркнул ножкой (после ссоры ты хотел быть особенно благовоспитанным мальчиком). Я ответил так, будто между нами ничего не было: «Покойной ночи». Но мог ли ты удовлетвориться этим? Забыв обиду, ты опять вернулся к заветной мечте, что пленяла тебя весь день: «Дядечка, прости меня... Я больше не буду... И пожалуйста, покажи мне цифры!» Можно ли было после этого медлить с ответом? Я помедлил, ведь я очень умный дядя...
В тот день ты проснулся с новой мечтой, которая захватила всю твою душу: иметь свои книжки с картинками, пенал, цветные карандаши и выучиться читать и писать цифры! И все это сразу, в один день! Едва проснувшись, ты позвал меня в детскую и засыпал просьбами: купить книг и карандашей и немедленно приняться за цифры. «Сегодня царский день, все заперто» - соврал я, уж очень не хотелось мне идти в город. «Нет, не царский!» - закричал было ты, но я пригрозил, и ты вздохнул: «Ну, а цифры? Ведь можно же?». «Завтра» - отрезал я, понимая, что тем лишаю тебя счастья, но не полагается баловать детей...
«Ну хорошо же!» - пригрозил ты и, как только оделся, пробормотал молитву и выпил чашку молока, принялся шалить, и весь день нельзя было унять тебя. Радость, смешанная с нетерпением, волновала тебя все больше, и вечером ты нашёл им выход. Ты начал подпрыгивать, бить изо всей силы ногами в пол и громко кричать. И мамино замечание ты проигнорировал, и бабушкино, а мне в ответ особенно пронзительно крикнул и ещё сильнее ударил в пол. И вот тут начинается история...
Я сделал вид, что не замечаю тебя, но внутри весь похолодел от внезапной ненависти. И ты крикнул снова, весь отдавшись своей радости так, что сам господь улыбнулся бы при этом крике. Но я в бешенстве вскочил со стула. Каким ужасом исказилось твоё лицо! Ты растерянно крикнул ещё раз, для того, чтобы показать, что не испугался. А я кинулся к тебе, дёрнул за руку, крепко и с наслаждением шлёпнул и, вытолкнув из комнаты, захлопнул дверь. Вот тебе и цифры!
От боли и жестокой обиды ты закатился страшным и пронзительным криком. Ещё раз, ещё... Затем вопли потекли без умолку. К ним прибавились рыдания, потом крики о помощи: «Ой больно! Ой умираю!» «Небось не умрёшь, - холодно сказал я. - Покричишь и смолкнешь». Но мне было стыдно, я не поднимал глаз на бабушку, у которой вдруг задрожали губы. «Ой, бабушка!» - взывал ты к последнему прибежищу. А бабушка в угоду мне и маме крепилась, но едва сидела на месте.
Ты понял, что мы решили не сдаваться, что никто не придёт утешить тебя. Но прекратить вопли сразу было невозможно, хотя бы из-за самолюбия. Ты охрип, но все кричал и кричал... И мне хотелось встать, войти в детскую большим слоном и пресечь твои страдания. Но разве это согласуется с правилами воспитания и с достоинством справедливого, но строгого дяди? Наконец ты затих...
Только через полчаса я заглянул будто по постороннему делу в детскую. Ты сидел на полу весь в слезах, судорожно вздыхал и забавлялся своими незатейливыми игрушками - пустыми коробками спичек. Как сжалось моё сердце! Но я едва взглянул на тебя. «Теперь я никогда больше не буду любить тебя, - сказал ты, глядя на меня злыми, полными презрения глазами. - И никогда ничего не куплю тебе! И даже японскую копеечку, какую тогда подарил, отберу!»
Потом заходили мама и бабушка, и так же делая вид, что зашли случайно. Заводили речь, о нехороших и непослушных детях, и советовали попросить прощения. «А то я умру» - говорила бабушка печально и жестоко. «И умирай» - отвечал ты сумрачным шёпотом. И мы оставили тебя, и сделали вид, что совсем забыли о тебе.
Опустился вечер, ты все так же сидел на полу и передвигал коробки. Мне стало мучительно, и я решил выйти и побродить по городу. «Бесстыдник! - зашептала тогда бабушка. - Дядя любит тебя! Кто же купит тебе пенал, книжку? А цифры?» И твоё самолюбие было сломлено.
Я знаю, чем дороже мне моя мечта, тем меньше надежд на её достижение. И тогда я лукавлю: делаю вид, что равнодушен. Но что мог сделать ты? Ты проснулся, исполненный жаждой счастья. Но жизнь ответила: «Потерпи!» В ответ ты буйствовал, не в силах смирить эту жажду. Тогда жизнь ударила обидой, и ты закричал от боли. Но и тут жизнь не дрогнула: «Смирись!» И ты смирился.
Как робко ты вышел из детской: «Прости меня, и дай хоть каплю счастья, что так сладко мучит меня». И жизнь смилостивилась: «Ну ладно, давай карандаши и бумагу». Какой радостью засияли твои глаза! Как ты боялся рассердить меня, как жадно ты ловил каждое моё слово! С каким старанием ты выводил полные таинственного значения чёрточки! Теперь уже и я наслаждался твоей радостью. «Один... Два... Пять...» - говорил ты, с трудом водя по бумаге. «Да нет, не так. Один, два, три, четыре». - «Да, три! Я знаю», - радостно отвечал ты и выводил три, как большую прописную букву Е.
Дядя рассказывает Жене свои воспоминания. Дядя приехал из Москвы погостить на время. Он часто покупал что-нибудь Жене. Однажды дядя так сильно поссорился с Женей, что тот боялся даже подойти к нему. В итоге мальчик извинился и попросил показать ему цифры. Именно этот случай вспоминает рассказчик. Он в подробностях описывает, как проходил тот день, как вел себя ребенок.
В тот день Жене хотелось, чтобы у него были цветные карандаши, пенал, книжки, чтобы он умел писать цифры и рисовать. Мальчик позвал дядю к себе в детскую комнату и попросил купить ему всё, что Жене хотелось в тот день. А еще научить считать. Но дяде было лень идти в город и показывать цифры. Ребенок очень просил, но дядя был непреклонен.
Женя расстроился. Он стал быть стулья в зале и шуметь. Весь день он был рассеян, кушал плохо. А вечером бил ногами об пол и кричал. Никто не мог унять его. Дядя рассердился и выставил Женю из комнаты. Мальчик еще громче стал кричать. Никто не пошел его успокаивать, и он затих.
Дядя пришел только через полчаса, притворяясь, что ищет портсигар. Женя сказал, что ненавидит его. Потом к нему заходили мама и бабушка. Они тоже прикидывались, что зашли за чем-то важным. Но Женя ни с кем не помирился.
В детской было темно. Дядя собрался уходить, и тут бабушка стала говорить Жене, что ему должно быть стыдно, так как дядя ему гостинцы привозит. Еще она говорила, что дядя обидится и больше не приедет. Кто же теперь купит Жене карандаши и покажет цифры? Мальчик остался в комнате один. Его самолюбие было задето. Он вышел из своей комнаты. Извинился перед дядей, уверил его, что любит. Дядя согласился показать цифры. Женя принес карандаш и бумагу. Ребенок был счастлив и очень старался аккуратно писать цифры.
Рассказ учит тому, что необходимо слушаться взрослых и не расстраивать их.
Можете использовать этот текст для читательского дневника
Стивен Кинг - знаменитый писатель, который работает, используя стили - мистику, ужасы, драму в своих рассказах и повестях. Также два раза выступал в роли сценариста.
Главная героиня – женщина по имени Дуся. Она живет в Москве со своим мужем. Рассказ начинается 1 января. Выпивший муж открывает дверь и получает телеграмму с сообщением о том, что мать жены умерла.
В книге рассказывается о семейном празднике. Наступает 24 декабря. В доме государственного медицинского советника Штальбаума все родные готовятся к Новому году.
В книге рассказывается о поиске пиратского сокровища капитана Флинта. Рассказ начинается с трактира «Адмирал Бенбоу», находящегося чуть дальше от Бристоля. В трактир заходит пожилой мужчина по имени Билли Бонс
Понять и простить. Читаем рассказ И.А. Бунина «Цифры»
Наталья АЛЕКСАНКИНА
Наталья Васильевна АЛЕКСАНКИНА - учитель русского языка и литературы МОУ «Шлипповская средняя школа», Сухиничский район Калужской области.
Р ассказ «Цифры», на мой взгляд, очень сложен для понимания детей двенадцати–тринадцати лет. В нём поднимаются не только проблемы взаимоотношения взрослых и детей, но и философские вопросы о противостоянии человека общепринятым законам жизни, с которыми смиряется взрослый и пока не может смириться ребёнок. Мне кажется, рассказ скорее адресован взрослым, воспитывающим детей. Но ведь семиклассники тоже когда-нибудь станут взрослыми, а сейчас, когда они воспринимают мир особенно критически, очень полезно помочь им увидеть, что взрослым тоже не просто строить свои отношения с детьми. Задача обеих сторон - не возводить баррикады, а попытаться понять и простить друг друга, вместе научиться преодолевать сложности жизни.
Начинаем с того, что подбираем ассоциативный ряд к слову цифры (знания, учитель, образование, школа, детство, таблица умножения, ум, пальчики, радость и др.) .
О чём может быть рассказ с названием «Цифры»?
(Рассказ может быть о многом, так как цифры часто встречаются в нашей жизни.)
Соответствуют ли ваши ассоциации содержанию рассказа?
(В чём-то соответствуют, потому что мальчик хотел научиться цифрам, а дядя должен был выступать в роли учителя.)
Почему это слово вынесено в название рассказа?
(Из-за цифр произошёл конфликт между дядей и племянником.)
Значит, всё-таки рассказ не о знаниях и учении? А о чём же?
(Формулируется тема - «Взаимоотношения взрослых и детей в рассказе» .)
В конфликте всегда как минимум две стороны. Чью же позицию представляет нам автор?
(Позицию дяди.)
Но в чём необычность представления своей позиции дядей?
Анализируем форму местоимения в первом предложении: почему ты , ведь мы привыкли, что повествование ведётся либо в первом, либо в третьем лице?
(Дети предполагают, что в этом произведении дядя обращается к племяннику.)
(Чтобы попросить прощения.)
Детям предлагается найти вину дяди, за которую он просит прощения, выдвинуть свои гипотезы и обосновать их верность.
(Дядя лишил радости, не понял, обманул, заставил унизиться племянника.)
Если человек просит прощения, значит, он пересмотрел своё поведение. Так ли это в отношении дяди?
(Дети отвечают, что так.)
А как вы это поняли?
(По тому, как он оценивает своё поведение: “Я, видите ли, очень умный дядя”.)
Детям предлагается найти в тексте слова, близкие по значению к слову умный , и проследить за тем, с какой интонацией они произносятся. Дети улавливают иронию в словах умный, мудрый, рассудительный, разумный , которыми рассказчик характеризует самого себя.
Разве плохо быть умным, рассудительным, разумным?
(“Когда как! - отвечают дети. - Здесь - плохо”.)
Но почему?
(Приходим к выводу, что этот ум не его личный, он думает и поступает так, как принято, как делают все, а самому ему это не нравится.)
Пробуем доказать выдвинутую гипотезу, для чего разделяемся на группы: одни ищут оценку дядей своего поведения, другие - оценку поведения мальчика. Задание группам: обратить внимание на отношение дяди к мальчику, его чувства и поведение: соответствуют ли они друг другу?
Оценка поведения мальчика. Школьники находят высказывания дяди по этому поводу и комментируют выделенные фразы, затем делают общий вывод по наблюдению.
“...ты большой шалун, не знаешь удержу”;
“...не знаю ничего трогательнее тебя , когда...”;
“...нельзя выразить, что ты делаешь с моим сердцем...” ;
“...в избытке беззаветной нежности , на которую способно только детство”;
“ты хотел показаться особенно деликатным, особенно приличным и кротким мальчиком, вспомнил, что у тебя в запасе есть хорошие манеры”;
“лукавить тыне горазд ещё”;
“перестрадав своё горе, твоё сердце с новой страстью вернулось к той заветной мечте ”;
“ты забыл свою обиду , своё самолюбие и своё твёрдое решение всю жизнь ненавидеть меня”;
“только что открылись для тебя ещё не изведанные радости ”;
“засыпал горячими просьбами” ;
“пригрозил ты дерзко и весело ”;
“весь день нельзя было унять тебя”;
“радость, смешанная с нетерпением, волновала тебя , и ты нашёл исход своему волнению”;
“крикнул, отдавшись тому, что происходило в твоей переполненной жизнью душе ”;
“крикнул таким звонким криком беспричинной, божественной радости ”;
“как дрогнуло, как исказилось твоё лицо молнией ужаса”;
“уже без всякой радости... криво и жалко ударил каблуками в пол”;
“От боли, от острого оскорбления , так грубо ударившего тебя в сердце в один из самых радостных моментов твоего детства”;
“ты до измождения упился своим детским горем, с которым не сравнится, может быть, ни одно человеческое горе ”;
“крикнул, делая последнюю попытку уязвить меня ”;
“...самолюбие твоё было сломлено, ты был побеждён . Чем неосуществимее мечта, тем пленительнее, чем пленительнее, тем неосуществимее”;
“...ты открыл утром глаза, переполненный жаждой счастья. С детской доверчивостью, с открытым сердцем кинулся ты к жизни”,“жизнь со всего размаха ударила тебя в сердце тупым ножом обиды” ;
“...как хлопотал ты! Как боялся рассердить меня, каким покорным, деликатным и осторожным ты старался быть в каждом твоём движении”.
Вывод по наблюдению. Дядя хорошо понимает мальчика, видит, почему он себя ведёт именно так, он даже любуется его радостью (называет её “божественной радостью”), его избытком чувств, испытывает острую жалость к нему, говорит, что “с детским горем не сравнится ни одно человеческое горе”, он понимает, что ребёнок может испытывать оскорбление - значит, он понимает душу ребёнка.
А почему всё-таки радость ребёнка он называет божественной, а горе - несравнимым ни с каким другим горем?
(Потому что дети всё чувствуют острее, сильнее, ярче, чем взрослые, каждый миг жизни маленького ребёнка - это открытие, всё впервые.)
Многие ли взрослые, на ваш взгляд, способны так глубоко понимать душу ребёнка?
(Дети отвечают, что часто взрослые не понимают детей, считают их обиды и горести смешными и мелкими.)
Но почему же дядя, который чувствует душу ребёнка, всё-таки обидел его, заставил унижаться?
(Школьники рассказывают о своих наблюдениях.)
Оценка дядей своего поведения:
“поспешил ответить так, будто между нами ничего не произошло, но всё-таки очень сдержанно”;
“...можно ли было после этого медлить с ответом? А я всё-таки помедлил. Я, видишь ли, очень умный дядя”;
“соврал я, чтобы оттянуть, очень не хотелось мне идти в город”;
“сказал я строго и твёрдо то, что говорят в таких случаях все дяди ”;
“...сердце тихо говорило мне , что я совершаю в эту минуту великий грех: лишаю тебя счастья и радости . Но тут пришло в голову мудрое правило : вредно, не полагается баловать детей”;
“сказал я, досадливо морщась”;
“сделал вид , что больше не замечаю”;
“я весь похолодел от внезапной ненависти к тебе ”;
“должен был употреблять усилия, чтобы делать вид , что не замечаю тебя”.
Вывод по наблюдению. Дядя всё время ведёт себя неестественно: он “делает вид”, противоречит тому, что говорит ему сердце, лжёт, старается говорить так, как “полагается”.
Но разве это не один и тот же дядя? Почему же такое несоответствие того, что он видит и понимает, тому, как он себя ведёт?
(Дети убеждаются в том, что дядя сам страдает от того, что ему приходится делать, потому что здесь есть ещё один конфликт - между сердцем и разумом.)
Что побеждает в этом конфликте?
(В тот момент победа остаётся за разумом: мальчика наказывают вопреки доводам сердца, но ведь через много лет дядя снова возвращается к этому эпизоду и даже просит прощения у мальчика; значит, сердце победило.)
Как же удалось дяде в момент конфликта справиться с доводами сердца?
(Дети говорят о том, что он прибегает к притворству.)
Но ради чего он это делает?
(С одной стороны, такое поведение - дань общественному мнению, общепринятым мнениям, но с другой - это и грустное сознание того, что очень часто сердце оказывается в проигрыше по сравнению с разумом.)
П одвести к пониманию этой проблемы можно, предложив детям поработать с рассуждением дяди о жизни (чему же научила дядю жизнь? - тому, что мечта недостижима, поэтому нужно быть сдержанным, терпеливым, лукавить, притворяться равнодушным).
Какое чувство вызывает дядя в конце рассказа?
(Дети жалеют дядю, ведь он лишил радости не только мальчика, но и себя, а для него это, может быть, ещё большая потеря, чем для мальчика, недаром он помнит об этом, в то время как племянник забыл.)
В конце снова возвращаемся к названию: какой смысл вкладывал автор в слово цифры , вынося его в название?
(Цифры как мечта и цифры как символ расчёта, превосходства разума над сердцем. Дядя знает цифры - он умный дядя. Но во взаимоотношениях детей и взрослых, да и во взаимоотношениях людей вообще, мало быть умным, мало знать “цифры”, нужно уметь слушать своё сердце - это гораздо сложнее.)
В конце урока напоминаю детям о том, что они увидели в рассказе просьбу взрослых о прощении. Только ли за себя просят они прощения?
(Нет, ещё и за жизнь, которая часто так беспощадна и к взрослым, и к детям, поэтому им лучше держаться вместе, не лишая друг друга тех немногих радостей, которые она даёт.)
В качестве домашнего задания предлагаю написать развёрнутый ответ на вопрос: “Простил(а) ли я дядю и всех взрослых, прочитав рассказ «Цифры»?”
Вот выдержки из этих сочинений семиклассников.
Дядю простить можно, потому что он, в отличие от многих взрослых, понял и осознал свою вину и попросил прощения (Саша Л.).
Х очется обратить внимание на то, как по-разному мальчик и девочка относятся к взрослым. В первом ответе явно звучит неизжитая обида, а девочка великодушна и в то же время прагматична. Создаётся ощущение, что она смотрит на взрослых свысока: что с них взять? Не льщу себя надеждой, что через много лет эти выросшие дети вспомнят конкретно рассказ «Цифры», общаясь с собственными детьми, но, может быть, останется стремление не сводить сложный мир человеческих отношений только к цифрам.